Неточные совпадения
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За
дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому
пишу,
Что уж давно я не грешу.
— Вы
написали, — резко проговорил Раскольников, не оборачиваясь к Лужину, — что я вчера отдал деньги не вдове раздавленного, как это действительно было, а его
дочери (которой до вчерашнего дня никогда не видал). Вы
написали это, чтобы поссорить меня с родными, и для того прибавили, в гнусных выражениях, о поведении девушки, которой вы не знаете. Все это сплетня и низость.
Я деньги отдал вчера вдове, чахоточной и убитой, и не «под предлогом похорон», а прямо на похороны, и не в руки
дочери — девицы, как он
пишет, «отъявленного поведения» (и которую я вчера в первый раз в жизни видел), а именно вдове.
И что это она
пишет мне: «Люби Дуню, Родя, а она тебя больше себя самой любит»; уж не угрызения ли совести ее самое втайне мучат, за то, что
дочерью сыну согласилась пожертвовать.
—
Дочь капитана Миронова, — сказал я ему, —
пишет ко мне письмо: она просит помощи; Швабрин принуждает ее выйти за него замуж.
— Философствовал,
писал сочинение «История и судьба», — очень сумбурно и мрачно
писал. Прошлым летом жил у него эдакий… куроед, Томилин, питался только цыплятами и овощами. Такое толстое, злое, самовлюбленное животное. Пробовал изнасиловать девчонку,
дочь кухарки, — умная девочка, между прочим, и, кажется,
дочь этого, Турчанинова. Старик прогнал Томилина со скандалом. Томилин — тоже философствовал.
— Нет, он вообще веселый, но дома выдерживает стиль. У него нелады с женой, он женат. Она очень богатая,
дочь фабриканта. Говорят — она ему денег не дает, а он — ленив, делами занимается мало, стишки
пишет, статейки в «Новом времени».
— Спасибо за комплимент, внучек: давно я не слыхала — какая тут красота! Вон на кого полюбуйся — на сестер! Скажу тебе на ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко от него нет. Особенно другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я
писала,
дочь откупщика?
Она
писала, что приезжала благодарить благодетеля, спасителя
дочери, и, кроме того, просить, умолять его приехать к ним на Васильевский, в 5-ю линию, такую-то квартиру.
— Ну, Котик, сегодня ты играла как никогда, — сказал Иван Петрович со слезами на глазах, когда его
дочь кончила и встала. — Умри, Денис, лучше не
напишешь.
Да вот в чем дело:
пишет ко мне помещица, вдова; говорит, дескать,
дочь умирает, приезжайте, ради самого Господа Бога нашего, и лошади, дескать, за вами присланы.
Отец этого предполагаемого Василья
пишет в своей просьбе губернатору, что лет пятнадцать тому назад у него родилась
дочь, которую он хотел назвать Василисой, но что священник, быв «под хмельком», окрестил девочку Васильем и так внес в метрику.
Во «внешних известиях» из Парижа
пишут, что герцогиня Орлеанская разрешилась от бремени
дочерью Клементиной.
На другой день в том же своем единственном пиджаке он явился в роскошную квартиру против дома генералгубернатора и начал
писать одновременно с нее и с ее
дочери.
— Это
писала протопопская
дочь, — уверял он в отчаянии. — Она кончила гимназию, — ну, и
написала.
Благоразумнее других оказалась Харитина, удерживавшая сестер от открытого скандала. Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией, да и прежде была любимою тятенькиной
дочерью. Затем явилось предположение, что именно она переедет к отцу и заберет в руки все тятенькино хозяйство, а тогда
пиши пропало. От Харитины все сбудется… Да и Харитон Артемьич оказывал ей явное предпочтение. Особенно рвала и метала писариха Анна, соединившаяся на этот случай с «полуштофовой женой».
[Только одного я встретил, который выразил желание остаться на Сахалине навсегда: это несчастный человек, черниговский хуторянин, пришедший за изнасилование родной
дочери; он не любит родины, потому что оставил там дурную память о себе, и не
пишет писем своим, теперь уже взрослым, детям, чтобы не напоминать им о себе; не едет же на материк потому, что лета не позволяют.]
Сейчас Маремьяна
писала в Тверь к матери того, который, вероятно, уже сочетался законным браком с
дочерью меньшого из Квятковских. — Сообщая этот удовлетворительный, отрадный отзыв куда следует, поручила мне наскоро сказать спасибо сердечное доброму человеку, который доставил ей эту справку.
Дочь его
писала письмо министру просвещения по предварительному согласию его ходатайствовать об этом.
Родные
пишут, что вы схоронили
дочь, мать семейства.
УЕвгения умерла меньшая
дочь Maрья. Сегодня он мне
пишет слезницу, а я, грешный человек, говорю, слава богу, что прибрал эту княжну (грудной ребенок).
Верная моя Annette строит надежды на свадьбу наследника, [Семьи декабристов надеялись, что в связи со свадьбами своей
дочери Марии (1839) и сына Александра (1841) Николай I облегчит участь сосланных; их надежды были обмануты.]
писала ко мне об этом с Гаюсом, моим родственником, который проехал в Омск по особым поручениям к Горчакову; сутки прожил у меня.
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой
дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими глазами зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и молить; долго он на то не соглашается, испугать ее опасается, да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером
написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.
— Что муж-то?.. Он добрый; пьяный только…
Пишет, вон, к Есперу Иванычу: «Дяденька, Клеопаша опять ко мне приехала; я ей все простил, потому что сам неправ против нее был», — проговорила Анна Гавриловна: она все еще продолжала сердиться на Фатееву за
дочь.
Видно только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и
написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось в другое: старик начинал укорять
дочь, яркими красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том, что она ни разу, может быть, и не подумала, что сделала с отцом и матерью.
Он ваш, —
писала она, — это
дочь ваша,и вы сами знаете,что она ваша, настоящая
дочь.
Затем, старшая
дочь играет на фортепьяно, вторая
дочь приятно поет романсы, третья танцует характерные танцы, четвертая
пишет, как Севинье [24], пятая просто умна и т. д.
Полина поняла его очень хорошо и тотчас же
написала к Петру Михайлычу записку, в которой очень любезно приглашала его с его милой
дочерью посетить их вечером, поясняя, что их общий знакомый, m-r Калинович, обещался у них читать свой прекрасный роман, и потому они, вероятно, не откажутся разделить с ними удовольствие слышать его чтение.
Дочь слушала и краснела, потому что она была уже поэт и почти каждый день потихоньку от всех
писала стихи.
— Хорошо, — подтвердил Петр Михайлыч, — суди меня бог; а я ему не прощу; сам буду
писать к губернатору; он поймет чувства отца. Обидь, оскорби он меня, я бы только посмеялся: но он тронул честь моей
дочери — никогда я ему этого не прощу! — прибавил старик, ударив себя в грудь.
Калинович взглянул на нее и еще больше побледнел. Она подала ему письмо.
Писала Палагея Евграфовна, оставшаяся теперь без куска хлеба и без пристанища, потому что именьице было уж продано по иску почтмейстера. Страшными каракулями описывала она, как старик в последние минуты об том только стонал, что
дочь и зять не приехали, и как ускорило это его смерть… Калиновича подернуло.
— Матушка! — продолжала Прасковья Ивановна, капельку успокоившись, — друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожных словах, да уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня какие-то людишки бомбардируют; ну и
писали бы к вам, коли про вас же
пишут, а у меня, матушка,
дочь!
— Бумагу, бумагу дайте мне
написать!.. Музе отдаю подмосковное имение, а Сусанне — прочее! — опять так же ясно и отчетливо выговорила Юлия Матвеевна: инстинкт матери, как и в назначении
дочерям имен, многое ей подсказал в этом ее желании.
— Заключаю по письму
дочери, которая мне
пишет что господина Звездкина отозвали в Петербург, и что он не возвратится более к нам, так как граф Эдлерс прямо при всех изъявлял радость, что его освободили от этого взяточника.
И еще велел всем вам поклониться господин Термосесов; он встретился со мной в городе: катит куда-то шибко и говорит: «Ах, постой, говорит, пожалуйста, дьякон, здесь у ворот: я тебе штучку сейчас вынесу: ваша почтмейстерша с
дочерьми мне пред отъездом свой альбом навязала, чтоб им стихи
написать, я его завез, да и назад переслать не с кем.
— Да, я уж
написал, как мне представилось все здешнее общество, и, простите, упомянул о вас и о вашей
дочери… Так, знаете, немножко, вскользь… Вот если бы можно было взять назад мое письмо, которое я только что подал…
— Ты меня не ждал? — заговорила она, едва переводя дух. (Она быстро взбежала по лестнице.) — Милый! милый! — Она положила ему обе руки на голову и оглянулась. — Так вот где ты живешь? Я тебя скоро нашла.
Дочь твоего хозяина меня проводила. Мы третьего дня переехали. Я хотела тебе
написать, но подумала, лучше я сама пойду. Я к тебе на четверть часа. Встань, запри дверь.
Он благодарил их за то, что они вновь даровали ему жизнь, и униженно просил, чтобы они
написали поскорее письмо к Николаю Федорычу Зубину и просили у него руки его
дочери для своего сына, прибавляя, что это всегда так водится и что Николай Федорыч без их письма не дает решительного ответа.
Софья Николавна это предчувствовала и еще до болезни успела
написать к свекру самое откровенное письмо, в котором старалась объяснить и оправдать по возможности поступок своего отца; но Софья Николавна хлопотала понапрасну: Степан Михайлыч обвинял не Николая Федорыча, а его
дочь, и говорил, что «она должна была всё перетерпеть и виду неприятного не показывать, что бы шельма Калмык ни делал».
Наконец, прочитав собственными глазами письмо сына и убедясь, что дело не подлежит сомнению, огорчился не на шутку; отменил приготовленное крестьянам угощение, не захотел сам
писать к невестке и сыну, а велел только поздравить роженицу с животом и
дочерью, да приказал назвать новорожденную Прасковьей в честь любимой своей сестры Прасковьи Ивановны Куролесовой.
Ей было лет семнадцать, когда в NN стоял пехотный полк; когда он ушел, ушла и лекарская
дочь с каким-то подпоручиком; через год
писала она из Киева, просила прощенья и благословения и извещала, что подпоручик женился на ней; через год еще
писала она из Кишинева, что муж ее оставил, что она с ребенком в крайности.
Рассердилась она как-то на
дочь, и расходились у ней, как у вас, самордаки;
дочь ее
пишет мне, что «маменька умирает совсем».
Доктор добыл чернил и
написал дочери такую телеграмму: «Панаурова скончалась восемь вечера. Скажи мужу: на Дворянской продается дом переводом долга, доплатить девять. Торги двенадцатого. Советую не упустить».
Панауров, красивый, немножко наглый, закуривающий из лампадки и посвистывающий, казался ее отцу совершенным ничтожеством, и, когда потом зять в своих письмах стал требовать приданого, старик
написал дочери, что посылает ей в деревню шубы, серебро и разные вещи, оставшиеся после матери, и 30 тысяч деньгами, но без родительского благословения; потом прислал еще 20 тысяч.
На отца письмо сына произвело иное впечатление. Узнав, что Тарас
написал, старик весь встрепенулся и оживленно, с какой-то особенной улыбочкой торопливо обратился к
дочери...
— И я тоже прошу вспомнить, — сказал я, — на этом самом месте я умолял вас понять меня, вдуматься, вместе решить, как и для чего нам жить, а вы в ответ заговорили о предках, о дедушке, который
писал стихи. Вам говорят теперь о том, что ваша единственная
дочь безнадежна, а вы опять о предках, о традициях… И такое легкомыслие в старости, когда смерть не за горами, когда осталось жить каких-нибудь пять, десять лет!
— Вот видите-с, вы, значит, к этому делу-то еще и непривычны, а мы так желаем, чтобы
дочь наша танцевать выучилась и чтобы
писала тоже поисправней, а то отец вон все ругается: «Что, говорит, ты
пишешь как скверно!».
— Мне очень бы желалось знать, — начала она, — что пресловутая Наталья Долгорукова [Наталья Долгорукая (1714—1771) — княгиня Наталья Борисовна Долгорукова,
дочь фельдмаршала графа Б.П.Шереметева. Последовала за мужем И.А.Долгоруковым в ссылку.
Написала «Записки» о своей жизни. Судьба ее стала темой поэмы И.И.Козлова, «Дум» К.Ф.Рылеева и других произведений.] из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
По происхождению своему Татьяна Васильевна была
дочь некогда известного масона, богача и скупца, и в молодости она до приторности сладким языком
писала сентиментально-нравственные повести.
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность
писать проекты; я их более шести
написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у
дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им!